Зона интересов - Страница 93

Она ответила:

– Думаю, одновременно с вами. В тот день, когда они отправили вас. Первого мая.

– Почему так скоро?

– Это из-за предыдущей ночи. Вальпургиевой. – Она повеселела, всего на миг. – Вы что-нибудь знаете о Вальпургиевой ночи – помимо вещей очевидных?

– Продолжайте, я слушаю.

– Девочек она тогда очень разволновала. Не только фейерверком, костром и печеной картошкой. У них была книга, посредством которой они нагоняли на себя страх – и с превеликим удовольствием. Вальпургиева ночь – это время, когда можно пересечь границу, отделяющую зримый мир от незримого. Мир света от мира тьмы. Им это нравилось. Можно мне еще сигарету?

– Конечно… Мой друг, мой покойный друг, сказал, что Третий Рейх был одной долгой Вальпургиевой ночью. Он то же говорил о границе, но о границе между жизнью и смертью, о том, что она, похоже, исчезла. Тридцатое апреля. Ведь, кажется, в эту самую ночь странная тварь с Вильгельмштрассе положила конец своим страданиям?

– Правда? Ну, это еще и день моего рождения. Промежду прочим. – А следом она полным решимости тоном произнесла: – Хочу спросить у вас, поскольку не уверена, что правильно все понимаю. Посмотрите на лебедя, он действительно обозлен?

Лебедь – разгневанный какой-то обидой вопросительный знак из шеи и клюва, пристальный взгляд черных глаз. Испытывая некоторую неловкость, я сказал:

– О да. Что касается Вальпургиевой ночи, есть одно место – в «Фаусте», если не ошибаюсь: «По воздуху летит отряд, козлы и всадницы смердят».

– Это хорошо. – И Ханна, возведя брови, продолжила: – Он попросил меня выйти в сад. Полюбоваться фейерверком. Сказал, что Шмуль… сказал, что Шмуль хочет подарить мне что-то на день рожденья. А теперь попробуйте представить себе, что вы там.

Их было трое в густевших сумерках. За садом – внизу под склоном – сверкала Вальпургиева ночь и, возможно, свистела, взлетая, ракета. Остатки заката, первые звезды. Зондеркоманденфюрер Шмуль стоял по другую сторону садовой ограды. В полосатой одежде. Вся обстановка, сказала Ханна, не походила ни на одну из тех, какие она когда-либо знала, о каких читала или слышала. Заключенный, который выглядел пьяным, вытянул из рукава длинный инструмент или оружие, что-то вроде пики с узкой поперечиной. Все было неопределенным, все казалось притворством.

Долль пинком распахнул калитку, сказал: «Ну, входи уж…»

Шмуль остался стоять на месте. Он рванул рубашку, приложил острие к груди. (Ханна, сказав это, вытянула перед собой сцепленные руки.) Шмуль посмотрел ей в глаза и произнес: «Eigentlich wolte er dass ich Ihnen das antun».

А Долль ответил: «Ну и какой от тебя тогда прок?»

И выстрелил ему в лицо. Поднял пистолет и выстрелил ему в лицо. Потом присел и выстрелил еще раз, в затылок.

Когда содрогания Шмуля затихли, Долль, не встав с корточек, медленно повернулся и поднял на нее взгляд.

Eigentlich wolte er dass ich Ihnen das antun. «На самом деле он хотел, чтобы я сделал это с вами».

– Говоря это, Шмуль смотрел мне в глаза. Я встречала его почти каждый день, и он никогда так не делал. Не смотрел в глаза. – Секунду-другую Ханна удивленно вглядывалась в сигарету, которую держала в пальцах, потом затянулась и бросила ее на землю. – Долль был весь в крови. Господи, что способна сделать пуля… И все пытался улыбнуться. А я вдруг поняла, кем он был все то время. Вот он, кошмарный маленький мальчишка. Пойманный за совершением какой-то явственной пакости. И все пытающийся улыбнуться.

– Так вы…

– О, я сразу забрала девочек и отвела их к Ромгильде Зидиг. Мы уехали при первой же возможности. – Она прижала ладонь к груди, прямо под горлом. – Ведь я же знала, что он такое. Ну-с, герр Томсен, дипломированный юрист, какие выводы вы можете сделать из этой истории?

Я развел руки:

– У вас было пять лет, чтобы все обдумать. Наверняка вы их уже сделали.

– Мм. Ну что же, в конечном счете хуже всего было то, что он не позволил Шмулю принять смерть от собственной руки. Вместо этого он его изуродовал. Знаете, встречая Шмуля на тропинке, я желала ему доброго утра. И чем бы он там ни занимался, тяги к насилию в нем не было… Я ведь права, верно? Выходит, Долль, не знаю, как-то склонил его нанести мне увечье, а то и убить.

– Этого-то я всегда и боялся. Уговорил Шмуля, надавил на него. Хотел бы я знать как.

– Я тоже хотела бы.

– В остальном – думаю, вы все поняли правильно.

Св. Каспар веско напомнил нам, что времени уже одиннадцать сорок пять. Было воскресенье, но больше в этом городе сотни шпилей не звучал ни один церковный колокол.

– Вам интересно, что произошло с Дитером? Кстати, а что говорил об этом Долль?

– Ну, Долль говорил, что он погиб. Та к ведь и было, верно? Долль чего только не говорил. И забывал сказанное, и сам себе противоречил. Говорил, что они перерезали все нервы в паху Дитера. Что заперли его голым в холодильнике, полном сухого льда. Что…

– Нет-нет, все это неправда.

– Да, я понимала, что все это правдой быть не могло.

– Его казнили, – твердо сказал я. – Он умер за свое дело, но умер быстро. Еще в самом начале. В январе тридцать четвертого. Мне сказал об этом Рейхсляйтер.

– Вот как… Вы сидели в тюрьме, верно? Не в лагере.

– Сначала в лагере, потом, слава Богу, в тюрьме. В сравнении с лагерем тюрьма – чистое блаженство. Стадельхейм, восемнадцать месяцев в крыле для политических… Я расскажу вам об этом в другой раз. Если он у нас будет.

Одиннадцать пятьдесят четыре, а я еще должен был спросить:

– Ханна, я ведь не выдумал это? В то время вы питали ко мне какие-то чувства?

Она подняла лицо, посмотрела на меня и сказала: