Зона интересов - Страница 34

– Продолжайте, друг мой.

– Что же касается идеи об увеличении их пайка – она, если говорить прямо, смешна. Накормите еврея досыта – он и пальцем шевельнуть не пожелает. Будет полеживать да мечтать о молоке и меде.

– Повторю еще раз – Шмуль.

– Шмуль – аналогия ложная, господин Беркль. Шмуль усердствует не потому, что у него есть ясная цель. Здесь, в «Буне», еврей сознает, что едва наши фабрики заработают, его полезность для нас будет исчерпана, и потому при всякой возможности сует нам палки в колеса.

На это Берклю возразить было нечего. Помолчав, он с недовольным видом сказал:

– Лет шесть-семь назад в «Фарбен» работало много евреев. В том числе и на самом верху. Превосходные были люди. Чрезвычайно прилежные.

– И занимавшиеся саботажем. Или воровством патентов и их продажей американцам. Это хорошо известно. И задокументировано.

Со Двора донеслись крики, на редкость пронзительные и долгие.

– «Задокументировано». Где? В Аненербе? Вы меня утомляете, господин Томсен.

– А вы меня разочаровываете, господин Беркль. Вы бросаете вызов одному из краеугольных камней партийной политики.

– Продуктивное уничтожение, – с холодной покорностью произнес Беркль. – Но уничтожение, господин Томсен, не бывает продуктивным. – Он отвернулся от меня. – Я деловой человек. Я понимаю, что здесь мы получаем в свое распоряжение людей, которых можем эксплуатировать. Вопрос в том, как сделать это эргономично. Ну да ладно. Ваш дядя Мартин мне все равно не понадобится. Мы получили другой ход в Канцелярию.

– Да?

– Не к Рейхсляйтеру, не к Рейхсмаршалу, не к Рейхсфюреру. Сам Рейхсканцлер пожелал встретиться с представителями «ИГ» – хоть и совсем по другому поводу.

– И по какому же?

– По вопросу о химическом оружии, господин Томсен. Я собираюсь настоять на предлагаемой мной реформе, хотя без вашей поддержки это и будет сложно. – Он взглянул мне прямо в глаза: – Знаете, никогда не понимал, чего ради по поводу евреев поднят такой шум. Половину времени, которое я провел в Берлине, я даже не мог отличить еврея от арийца. Гордиться мне тут нечем, но когда евреев обязали носить звезду, лично я почувствовал облегчение. Потому что без нее – как мне было понять, кто есть кто? Можете на меня донести. И пусть меня сожгут на костре, как еретика. Нет. Определенно нет. Я никогда не видел причин поднимать такой шум насчет евреев.

* * *

В пятницу, направляясь из Старого Города в Кат-Зет I, я установил, что никто за мной не следит, и потому повернул на восток и пошел к Летним домикам, ни в малой мере не ожидая, что найду там кого-нибудь. Сыпал липкий дождик, редкий, холодный, над землей низко висели замаранные дымом облака; детская площадка была пустынна, промокшие «дачи» стояли запертыми. Все отвечало моему настроению, тщетности надежд увидеть Ханну. Я устало тащился по песку, среди кустов.

– Ну, теперь все понятно, – сказал прошлым вечером Борис. – Голо, если бы ты украсил Старого Пропойцу рогами, я ничего лучшего и не желал бы. Однако это всегда было опасной глупостью.

Странно было слышать такое от полковника войск СС (и кавалера трех Железных крестов), безудержного волокиты, обожавшего любую опасность… Я ответил:

– Насчет пижамных штанов – особенно красиво, нет?

– Да. Весьма. Муж, который пытается вставить жене и получает по морде. А потом выбегает в сад и падает, выставляя напоказ торчащий елдак. Но, Голо, это лишь все ухудшает. Уж больно мрачная выходит картинка. Такое варево, что и не расхлебаешь.

– Ну, может быть, хоть разок, в гостинице «Зотар». Я заходил туда – в ней не так уж и грязно и всего один…

– Не будь идиотом, Голо. Послушай. Все, что есть в Старом Пропойце смешного, делает его лишь более опасным, не менее. А власти ему не занимать.

Обзаводиться таким врагом во вселенной концлагерей, насквозь пронизанной смертью… Доллю достаточно будет лишь подтолкнуть ее в нужном ему направлении.

– Подумай, – сказал Борис. – Ты – ты, может, и уцелеешь. Живой побег Нового Порядка. А она?

Я на ходу поплотнее завернулся в шинель. Реалистичная сексуальная политика. Все средства хороши – в любви и на… Ну да, и посмотрите, как ведет последнюю Германия. Оступившейся жене Коменданта ни от Гаагской, ни от Женевской конвенции помощи ждать не приходится, она получит войну на уничтожение – и до победного конца.

…Я дошел до рощицы престарелых берез, в которой запах естественного распада превозмогал, большое ему спасибо, смрад облекавшего нас воздуха. Естественный распад, неподдельный, происходящий без участия человека; запах, навевающий воспоминания… Куда только не убредали в те мгновения мои мысли: к Марлен Мютиг, супруге петролога из «ИГ», с которой я столько раз обменивался шутками на рыночной площади; к Лотте Бестингер, недавнему пополнению женского вспомогательного состава; к старшей (и единственной незамужней) сестре Агнес – Кристине.

Впереди, перед высокой шпалерой, помечавшей границу «Зоны», показался павильон не то беседка. Кто-то начал было строить ее, да не хватило ему ни времени, ни леса: дощатая задняя стенка, две боковые – разной высоты, – половина крыши. Строение походило на деревенскую автобусную остановку. Я обогнул его.

Окна без стекол, деревянная скамья. И Ханна Долль, сидевшая в углу, накрыв колени синей клеенкой.

Она спала.

Следующий час был отмечен великим спокойствием, нельзя, впрочем, сказать, что никакими событиями он не знаменовался. Каждые несколько минут лицо ее омрачалось, и омрачалось по-разному (недоумением, болью); раза три или четыре ноздри Ханны раздувались, словно от невольного зевка; один раз по щеке сбежала слеза, а еще один на Ханну напала детская икота. В ее сне, в дыхании, в череде легких вздохов присутствовал ритм. То была жизнь, которая шла в ней, доказательство, повторявшееся раз за разом доказательство ее бытия…