Зона интересов - Страница 35

И наконец глаза ее открылись, она посмотрела на меня, словно утратив – отчасти – самообладание, и я понял, что был здесь уже давно, еще до моего прихода, – в ее снах. Губы Ханны приоткрылись, я услышал звук, похожий на шум далекого морского прибоя.

– Was tun wir hier, – произнесла она твердо и нериторично (словно и вправду желая это понять), – mit diesen undenkbaren Leichenfresser?

Что мы делаем здесь, спросила она, среди этих немыслимых упырей?

Она встала, мы обнялись. Не поцеловались. Даже когда она заплакала, мы, наверное, думали о том, как это будет упоительно, но не поцеловались, не соприкоснулись губами. И все же я знал, что утонул в этом по уши.

– Дитер Крюгер… – наконец начала она.

Чем бы оно ни было, я утонул в нем. И чем бы оно ни было, мне придется пойти дальше.

Но куда? Куда мне теперь идти?

2. Долль: Объект

Если малое можно сравнивать с большим, а кошке дозволяется смотреть на короля, то получается, что я, Пауль Долль (главный исполнитель великой национальной программы прикладной гигиены), обладаю некоторым сходством с тайным курильщиком!

Возьмите Ханну. Да, уверен, она дает нам прекрасный, превосходный, сколько я понимаю, пример тайной курильщицы. А что у меня с Ханной общего?

Во-1-х, ей приходится искать уединенное место для удовлетворения ее «тайной» потребности. Во-2-х, она сталкивается с необходимостью прятать концы в воду: всегда же остается окурок, непременно испачканный яркой помадой, чинарик, бычок (а говоря со всей прямотой, трупы – пагуба моей жизни). В-3-х, ей приходится что-то делать с запахом, и не только самого дыма, но того, что он оставляет после себя, пропитывая одежду и в особенности волосы (а в ее случае – грязня дыхание, ибо если благоухание дорогой сигары наделяет силой внутренние ароматы мужчины, то вонь грошовых «Давыдофф» сквернит целительное благоухание женщины). В-4-х же, и в последних, на нее возложено обязательство – если она признает, не говорю уже понимает, существование такой концепции, как честность, – давать себе отчет в неодолимой притягательности того, что она делает: пропитывает себя смрадом и покрывает виной, точно некая грязная шлюшка, которая, воняя, выходит после рьяного перепихона на жаркую послеполуденную улицу…

И вот здесь мы расходимся, аналогия распадается. Да, здесь мы расходимся.

Ибо она делает то, что делает, по причине неправоты и слабости. А я делаю то, что делаю, руководствуясь правотой и неукротимой силой!

– Ты мазалась мамиными румянами.

Рука Сибил взлетела к лицу.

– Думаешь, ты все смыла, да? Но я вижу на твоем лице их следы. Или ты просто покраснела?

– Я не мазалась!

– Не лги, Сибил. Ты знаешь, почему девушки Германии не пользуются косметикой? Она подрывает их нравственность. Они начинают лгать. Как твоя мама.

– О чем ты говоришь, папочка?

– Как тебе пони? Лучше глупой старой черепахи, нет?

Думаю, даже самый стойкий Национал-Социалист признал бы, что задача, за осуществление которой СС взялась в Кульмхофе в январе этого года, отличалась исключительной трудностью. Да, это была мера отчасти крайняя, граничившая, быть может, с чрезмерностью, – Акция, повлекшая мобилизацию и возвышение зондера Шмуля. Она и по сей день остается малоизвестной, многие считают ее редким поведенческим отклонением, вполне возможно 1-разовым. Между собой мы неофициально называем ее Днем молчаливых мальчиков.

(Напоминание: жена Шмуля проживает в Лицманштадте. Выяснить, где именно.)

И кстати, если все еще существуют фантазеры, ухитрившиеся каким-то образом сохранить симпатии к нашим еврейским братьям, что ж, им следует поближе познакомиться – как пришлось сделать это мне (прошлым маем в Варшаве) – с еврейскими кварталами польских городов. Увидев представителей этой расы en masse, фантазеры распрощаются с любой «гуманистической» сентиментальностью, и распрощаются стремительно, нисколько меня этим не удивив. Улицы, усеянные покойниками, кишащие кошмарными привидениями, изобилующие картинами убогой нужды и лишенными половых различий мужчинами и женщинами. (Мне, любящему отцу, особенно трудно переварить их порочное пренебрежение к своим полуголым детям, которые завывают, попрошайничают, поют, стонут и дрожат, желтолицые, похожие на крошечных прокаженных.) В Варшаве каждую неделю десятки их заболевают тифом и каждый месяц умирают 5000–6000 из ½ миллиона евреев, такова их апатичность, дегенеративность и, скажем прямо, отсутствие даже зачатков самоуважения.

Ну, что касается дел более веселых, то надобно описать инцидент, который позволил мне и моему спутнику (Хайнцу Юбельхоэру, обаятельному «радикалу» из управления Рейхсфюрера СС) несколько развеять окружавший нас мрак. Мы болтали на еврейском кладбище с известным кинорежиссером Готтлобом Хаммом (снимавшим для Министерства просвещения документальный фильм), когда подъехал экскурсионный автобус «Силы через радость» и из него высадилась молодежная группа. Ну-с, мы – Готтлоб, Хайнц и я – прервали тогда похороны, чтобы сделать несколько фотографий. Этакие «жанровые» картинки, знаете, «Старый еврей над телом юной девы». Привезенные «Силой через радость» школьники смеялись до колик (к сожалению, эти фотокарточки попались на глаза Ханне, когда я навестил ее в «Лесном аббатстве», и она закатила мне черт знает какой скандал. Мораль: чувство юмора небеса посылают отнюдь не каждому).

И все же, все же… жена Шмуля шастает по улицам Лицманштадта – «Лодзи», как называют его поляки.

Эта Суламифь может мне пригодиться.

Думаю, мне следует связаться с тамошним главой Еврейского совета, которого зовут – куда я засунул этот доклад? – зовут Хаимом Румковским.