Зона интересов - Страница 32

К Кат-Зет III я подходил со стороны «Буна-Верке», чувствуя – настолько уверенно, насколько это вообще возможно, – что никто за мной не следит.

Я стукнул моей дубинкой в дверь барака, распахнул ее и увидел помещение размером с два теннисных корта, вмещавшее сто сорок восемь нар – в три яруса, по двое-трое заключенных на каждой. На меня обрушилось тепло одиннадцати или двенадцати сотен тел.

– Старший по бараку! Сюда!

Мужчина лет пятидесяти с чем-то, довольно упитанный, выскочил из своей боковушки и поспешил ко мне. Я назвал имя, номер и повел головой в сторону. После чего отступил от двери и выдохнул задержанный в легких воздух. И закурил, чтобы дезинфицировать дымом ноздри, манильскую сигару. Запах в Блоке 4(vi) стоял особый: в нем отсутствовала недвусмысленная гнилостность луга и погребального костра, не походил он и на смрад дыма, валившего из трубы крематория (дыма, отдававшего плесенью сырого картона с примесью особой, напоминавшей, что человек произошел от рыбы, тухлости). Нет, то была виноватая вонь голода – кислятина и газы заторможенного пищеварения, сдобренные острым ароматом мочи.

Из барака вышел мальчик – не один. Его сопровождал капо: зеленый треугольник на груди (стало быть, уголовник), голые руки, густая татуировка которых создавала впечатление, что он одет в нательную рубаху с рукавами, колючая бородка, бывшая простым продолжением обрамлявшей его рот щетины. Я спросил:

– Ты кто?

Капо оглядел меня с головы до ног. А кем, коли на то пошло, был я с моим немалым ростом, льдистыми голубыми глазами, твидовым костюмом землевладельца и нарукавной повязкой оберштурмбаннфюрера?

– Имя.

– Стампфеггер. Господин.

– Можешь идти, Стампфеггер.

Поворачиваясь, чтобы удалиться, он произвел странный недоконченный жест – полуприподнял руку и сразу уронил ее. Мне показалось, что он хотел провести рукой собственника по черным волосам мальчика.

– Давай немного пройдемся, Дов, – сказал я. – Мне нужно поговорить с тобой о Богдане, юноша. Не исключено, что помочь мне ты ничем не сможешь, но нужно, чтобы ты не испытывал нежелания помочь. Тебе такая помощь ничем не грозит. Поможешь ты мне или нет, я все равно отблагодарю тебя.

Я вынул из кармана пачку «Кэмел»:

– Возьми пять штук. – Чего в ту пору стоили пять американских сигарет – пяти хлебных пайков, десяти? – Припрячь их где-нибудь.

На протяжении нескольких шагов мальчик размеренно кивал, и я почти проникся уверенностью, что он ответит мне со всей откровенностью. Мы остановились под лампой в сетчатом колпаке. Была уже ночь, что-то слегка ворошилось в черном небе – близился то ли дождь, то ли снегопад.

– Как ты сюда попал? Не волнуйся. Попробуй вот это.

Я протянул ему плитку «Хершис». Ход времени замедлился… Дов аккуратно развернул целлофановую обертку, с секунду вглядывался в коричневый шоколад, затем благоговейно лизнул его с краешку. Я наблюдал за ним. В деликатности мальчика присутствовал своего рода артистизм; возможно, у него уйдет не меньше недели на то, чтобы управиться с шоколадкой, орудуя одним лишь языком… Ханна говорила о глазах Дова, темно-серых, совершенно круглых, с легкими неровностями по обводам райков. Глазах, созданных для невинности и невинностью обладавших – когда-то; теперь в них полыхала опытность.

– Ты ведь из Германии. Откуда?

Глубоким, хоть время от времени и подскакивавшим на октаву вверх голосом он рассказал мне свою историю. Ничего необычного в ней не было. Осенью 41-го всю его семью забрали из одного из «еврейских общежитий» Дрездена; они провели месяц в лагере Терезиенштадт; затем их привезли сюда; сразу же по приезде мать мальчика, четырех его младших сестер, двух бабушек и деда, двух теток и восьмерых маленьких двоюродных сестер и братьев отселектировали налево; отец и двое дядьев протянули обычные три месяца (на рытье дренажных канав), а потом Дов остался один.

– Кто тебя опекает? Стампфеггер?

– Да, – неохотно ответил он. – Стампфеггер.

– И какое-то время – профессор Жозек.

– Он тоже, но его забрали.

– Тебе известно куда?

Дов помолчал немного и снова закивал.

– Богдан приходил сюда из Шталага попрощаться со мной. И предупредить, чтобы я не искал его на вилле. А потом вернулся назад – ждать. Он был уверен, что за ним придут.

Дов знал все.

В последнее свое утро Богдан Жозек ходил в лазарет (сменить повязку на воспалившемся колене) и в сад виллы попал позже обычного, около половины десятого. Он находился в теплице, когда из стеклянной двери комнаты для завтраков выскочил, прижав к лицу руку, Комендант – в пижамной паре. Сначала Богдан принял Долля (в этом месте рассказа я почувствовал, как на загривке у меня дыбом встают волосы), шатавшегося, в полосатой, синей с белым, одежде, за заключенного – новоприбывшего (живот еще округл, одежда еще чиста), не то пьяного, не то спятившего, не то намертво заблудившегося. Но тут Долль заметил пересекавшую лужайку черепаху, схватил с земли лопату и со всей силы ударил беднягу по панцирю.

– И сам повалился, господин. На гравий. Здорово ударился. Спиной. Его пижамные штаны были расстегнуты, сползли, и он в них запутался. Вот и упал.

Я спросил:

– Профессора Долль видел?

– Ему бы лучше спрятаться было. Почему он не спрятался, господин? Богдану следовало спрятаться.

– А он что сделал?

Дов, на лице которого появилось умоляющее выражение, сказал:

– Вышел из теплицы и помог ему встать. Усадил на стул, который стоял в тени. И принес бутылку воды. А Комендант махнул рукой – уходи, мол.