Зона интересов - Страница 25

– Ты хотел меня видеть.

– Да. – Я решил дождаться более удачного случая и потому сказал лишь: – Знаешь, необходимость ехать в Лесное аббатство отпала. Осуществление Проекта займет несколько месяцев, тебе придется свыкнуться с ним.

– Да я и так уезжать не собиралась.

– О? Это почему же? У тебя случайно не появился ли собственный Проект?

– Может быть, – ответила она и развернулась на каблуках.

…Я поднял руки, протер глаза. Это машинальное действие, подобное коему может непроизвольно совершать любой усталый, засидевшийся над уроками школьник, оказалось вполне безболезненным – впервые не знаю уж за сколь долгое время. Я спустился вниз, зашел в туалет, посмотрелся в зеркало. Да, мои измученные глаза были еще слегка налиты кровью, вялы, припухлы – так много дыма, так мало сна (не думайте, что составы приходить перестали). Но синяки сошли.

Пламя, испарения; даже когда воздух чист, он все равно зыблется и струится. Нет?

Подобно подрагивающей на ветру кисее.

Ну-с, зондеры под руководством Шмуля на скорую руку соорудили из покоробившихся железнодорожных рельсов подобие зиккурата. Высотой с кафедральный собор Ольденбурга.

Картина получилась, надо полагать, сверхсовременная, но, созерцая ее с насыпи, я всякий раз думаю о возведенных рабами египетских пирамидах. С помощью широких лестниц и подъемников зондеры нагружают огромную решетку, затем лезут по своим башням на колесах и начинают подкармливать огонь, швыряя в него объекты, а иногда выплескивая то, что от них осталось, из ведер. Башни покачиваются, как средневековые осадные машины.

По ночам рельсы отливают краснотой. И, даже закрывая глаза, я вижу гигантскую черную жабу со светящимися жилами.

Сообщение из гамбургской Государственной тайной полиции: вдовица Зайссер возвращается к нам, но с пересмотренным статусом. Теперь она эвакуантка.

Насчет лучшего способа подсчета зондеркоманденфюрер был прав. Не по черепам. Почти все объекты пускались в расход стандартным выстрелом в затылок, но зачастую делалось это неуклюже или поспешно, и черепа раскалывались. Строго научная процедура состоит, как мы установили, в том, чтобы подсчитывать бедренные кости и делить сумму на 2. Нет?

Чрезвычайное домашнее положение заставило меня активизировать уголовника-капо, которого я держал на угольном прииске Фюрстенграбе.

3. Шмуль: Очевидец

Думаю, убедив себя, что в помещении над бездействующим крематорием существует некое товарищество – человеческая общность или по меньшей мере уважительное ощущение содружества, – я обрету утешение, пусть даже бесконечно малое.

Конечно, там произносится множество слов, беседы наши неизменно серьезны, формулировки отчетливы и этичны.

Нередко приходится слышать такое: «Ты либо сходишь с ума в первые десять минут, либо привыкаешь». Можно, правда, сказать, что как раз те, кто привыкает, на самом деле и сходят с ума. Есть и еще один возможный исход: ты и не сходишь с ума, и не привыкаешь.

После окончания работы мы, те, кто не привык и не сошел с ума, собираемся и разговариваем, разговариваем. В команде, сильно увеличенной для совместного выполнения нынешней задачи, к этой категории принадлежит около пяти процентов людей – примерно сорок человек. И, придя в наше помещение, мы – с едой, выпивкой, сигаретами – собираемся несколько в стороне от прочих, обычно это происходит на заре, и разговариваем. Мне хочется думать, что в нас присутствует дух товарищества.

Я думаю, что мы рассматриваем положения и альтернативы, которые никогда еще не обсуждались, да в этом и необходимости не было: даже тот, кто знает историю человечества по дням, часам и минутам, не найдет в ней ни одного примера, модели, прецедента того, что происходит здесь.

Märtyrer, mucednik, martelaar, meczonnik, мученик. В каждом языке, каким я владею, это слово происходит от греческого martur, означающего «очевидец». Мы, зондеры, или некоторые из нас, будем свидетельствовать об увиденном. И это соображение, в отличие от любого другого, представляется лишенным двусмысленности. Та к мы, во всяком случае, полагаем.

Чешский еврей из Брно, Йозеф, его уже нет, записал свои показания, упрятал их в детскую галошку и зарыл под живой изгородью сада Долля. После долгих споров мы решили – голосованием – выкопать этот документ (временно) и ознакомиться с его содержанием. Я инстинктивно и, может быть, суеверно был против. И, как потом выяснилось, этот случай из лагерной жизни забыть мне удастся не скоро.

Манускрипт, черными чернилами написанный на идише, состоял из восьми страниц.

– «И тогда, – начал я, – пятилетняя девочка встала и…» Погодите. По-моему, он что-то напутал.

– Читай! – сказал один из наших.

Остальные поддержали его:

– Просто читай.

– «И тогда пятилетняя девочка встала и начала раздевать своего брата, которому был один год. Кто-то из зондеров подошел к ней, чтобы забрать одежду мальчика. И девочка громко закричала: “Уйди, еврейский убийца! Не прикасайся руками, с которых стекает еврейская кровь, к моему любимому брату! Я его добрая мама, он умрет на моих руках вместе со мной”. А мальчик лет семи или восьми…» – Я замялся, сглотнул. – Продолжать?

– Нет.

– Нет. Да. Продолжай.

– Продолжай. Нет. Да.

– «А мальчик лет семи или восьми, – продолжал читать я, – встал рядом с ней и сказал так: “Почему вы, евреи, отводите таких милых детей в газовую камеру – только для того, чтобы жить? Неужели жизнь среди банды убийц для вас дороже, чем жизни столь многих еврейских жертв?”…А одна молодая полячка произнесла в газовой камере очень короткую, но пылкую речь…»