Зона интересов - Страница 57

– Я не уверен, Ханна, что это…

– Ш-ш-ш, Пауль, я слушаю.

Вилли. Непонятно, почему ее еще раньше не депортировали.

Курт. Что? А. Ну, она работала техником на оружейном заводе. Знаешь, Вилли, мы пытались ободрить ее, воодушевить, Лотта и я. Говорили, что там, куда она поедет, может быть, не так уж и плохо. Да все что угодно лучше, чем…

Вилли. Нет, друг мой. Быстрая смерть на собственной кухне гораздо, гораздо… Я на работе много чего узнал. Поверь мне.

Ханна спросила:

– Я забыла, где работает Вилли?

– В Министерстве народного просвещения, – хмуро ответил я.

Курт. Да что ты говоришь? Неужели это и вправду происходит?

Вилли. Ну да. Происходит.

Курт. Но зачем? Какой в этом смысл? Маленькая женщина – часть наших военных усилий. Это же никому не нужно!

Вилли. Нет, Курт. Нужно. Зачем? Чтобы внушить людям боязнь поражения. Боязнь наказания.

Курт. Но евреи-то тут при чем?

Вилли. Послушай, неужели ты не понимаешь? Страх возмездия! Каждый немец причастен к величайшему массовому убийству, какое когда-либо…

– Feindlicher Rundfunk! – завопил я. – Вражеское радио! Zweifel am Sieg! Сомнение в победе! Feindlicher Rundfunk!

– О, не вини «Курта и Вилли», – с преувеличенным безразличием сказала Ханна. – Бедный Вилли. Бедный Курт. Слушай. Они снова заказывают коньяк. У них с души от всего воротит.

А затем Ханна проделала нечто сильно меня расстроившее. Она встала, развязала пояс и сбросила с себя сапфировое кимоно – оставшись в одной комбинации! Ее тело казалось покрытым от горла до бедер сахарной пудрой, мне были ясно видны очертания ее грудей, ямка пупка, треугольник гениталий…

– Тебе известно, – спросила она, дергая комбинацию за воротничок, – у какой мертвой женщины ты украл вот это? – И она ладонями разгладила комбинацию, вверх и вниз. – Известно?

После чего Ханна взяла щетку для волос и высокомерно уставилась на нее.

– Ты… ты сумасшедшая, – сказал я и, пятясь, покинул спальню.

И раз уж речь у нас пошла о женах – сколько стоит «пани Шмуль»?

Желающий отыскать еврея в польском гетто волей-неволей обращается в Uberwachungsstelle zur Bekampfung des Schleichhandels und der Preiswucherei im judischen Wohnbezirk. Когда-то оно было подразделением Полиции еврейского гетто, подотчетной Гестапо, а на службу в нем были набраны люди, связанные с преступным миром довоенных времен, однако естественный отбор сделал свое дело, и теперь всем там заправляют шпики, стукачи, сутенеры и гопники. Криминализируй жандармерию – именно так ты сможешь «прижать» избранный народ и получить доступ к припрятанным им богатствам!

Вот и я волей-неволей, без всякой охоты, но обратился в Главное управление по борьбе с черным рынком и спекуляцией, расположенное в «еврейском жилом районе», – ja, die Uberwachungsstelle zur Bekampfung des Schleichhandels und der Preiswucherei im judischen Wohnbezirk.

В Берлине это таким скандальным не выглядело, верно? В те дни, когда в корне своем негерманская выдумка, «демократия», трещала по швам. Или в Мюнхене, нет? Румяная красавица 18 лет, свежая, как василек в ее петлице, вьется вьюном вокруг дюжего «интеллектуала», который почти вдвое старше нее.

Ну хорошо, в Берлине или Мюнхене, нет? Но ведь они-то жили в чинном Розенхайме с его парками, булыжными мостовыми и соборами с луковками куполов. И каждый мог сказать, что дружище Крюгер ведет себя со своей девочкой-подопечной как свинья, а Ханна, хоть мне и больно говорить об этом, проявляла не меньшее бесстыдство, – ах, да она так и тянулась языком к его уху (пальцы суетливо шевелятся, лицо заливает чахоточный румянец, бедра поерзывают, норовя прилепиться к нему). Все знали также, что они сняли смежные комнаты в имевшем весьма сомнительную репутацию пансионе на Бергерштрассе…

Мои инстинкты защитника были мучительно обострены. В то время мы с Ханной пребывали в отношениях самых сердечных: дружище Крюгер был, что называется, человеком занятым, а она всегда сохраняла «готовность» к прогулке по общественным паркам или к стакану чая в 1 из многих элегантных кафе города. Думаю, она понимала, что поступает нехорошо, и потому мои честность и спокойствие притягивали ее. Ну-с, 1 было ясно: она – девушка из среднего класса и радикалы ей совершенно неинтересны. Происходившее вряд ли было соединением умов – нет? Множество раз я тихонько поднимался по лестнице на ее верхний этаж и слышал пугающие завывания; они не были скромным воркованием, трелями и щебетанием здоровой, гигиеничной сексуальности! То были звуки страдания, скорби, возвращавшие меня ко времени моей жизни в пасторском доме, когда я, 13-летний, вынужден был целую ночь слушать, как тетя Тини рожает 2-ю.

Они осязаемы. Эти черные дела. Это запустение, нарастающее в нравственном мире человека.

В эти дни, эти ночи у меня возникает впечатление, что каждый раз, как я прихожу на перрон, случается нечто ужасное – я имею в виду, со мной лично.

– Поноси-ка вот это, – сказала она.

Поначалу казалось, что передо мной 1 из самых спокойных транспортов. Мирная выгрузка, приветственная речь (доктора Рауке), быстрая селекция и короткая поездка через рощу, послушные эвакуанты и никем не возглавляемые, но расторопные зондеры, которые расхаживали среди них, негромко объясняя то да се… Я занял позицию в коридоре, между входной дверью и раздевалкой, и тут преждевременно поседевшая жидовка подошла ко мне с вежливой вопросительной улыбкой; я даже голову склонил, чтобы ответить ей. А она, в судороге скотской ярости, подняла руку и мазнула чем-то по моему лицу – по верхней губе, по носу, по левой глазнице.