Зона интересов - Страница 23

Я подождал, когда девочек уложат, и вышел в сад. У пикникового стола стояла, скрестив руки, Ханна с белой шалью на плечах. Пила из бокала красное вино и курила «Давыдофф». За нею – оранжевый закат и несущиеся, клубясь, облака. Я небрежным тоном сказал:

– Ханна, я думаю, что вам следует на неделю или 2 уехать к твоей матери.

– Где Богдан?

– Боже милостивый. В 10-й раз: его перевели. – И ко мне это никакого отношения не имело, хоть я и не испытал неудовольствия, когда в последний раз увидел его спину. – В Штуттгоф. Его и 200 других.

– Где Торкуль?

– Опять же в 10-й раз: Торкуль мертва. Ее убил Богдан. Лопатой, Ханна, ты забыла?

– Ты говоришь, Богдан убил Торкуль.

– Да! Со злости, я полагаю. И с перепугу. В другом лагере ему придется начинать все сначала. Его могут ожидать трудности.

– Какие?

– Садовником он в Штуттгофе не станет. Там другой режим. – Я решил не говорить Ханне, что всякий, кто попадает в Штуттгоф, в 1-ю же минуту получает 25 ударов плетью. – Прибираться в саду пришлось мне. Торкуль. Уверяю тебя, зрелище было не из приятных.

– Почему мы должны ехать к маме?

Я немного помычал и помямлил, заверяя ее, что это хорошая мысль. Ханна сказала:

– Ладно, ладно, в чем настоящая причина?

– Ну хорошо. Берлин распорядился о незамедлительном выполнении некоторого Проекта. На какое-то время жизнь здесь станет неприятной. Всего на пару недель.

Ханна саркастически осведомилась:

– Неприятной? Да что ты говоришь? Серьезная перемена. Неприятной в каком смысле?

– Я не имею права разглашать. Это военное дело. И оно пагубным образом скажется на состоянии воздуха. Ну-ка, давай я тебе долью.

Минуту спустя я вернулся с вином для Ханны и здоровенным стаканом джина для себя.

– Я все обдумал. Уверен, ты согласишься, что так будет лучше. Мм, красивое небо. Наступают холода. Это нам поможет.

– Как?

Я покашлял и сказал:

– Ты ведь помнишь, что завтра мы идем в театр.

Мерцающий кончик ее сигареты походил в сумерках на светляка – взлетающего.

– Да, – продолжал я, – праздничное представление пьесы «И вечно пение лесов». – Я улыбнулся. – Ты хмуришься, кошечка моя. Перестань, мы должны делать вид, что ничего не случилось! Боже, Боже. Кто же у нас теперь надувшаяся девочка, а? Я напомнил бы тебе о Дитере Крюгере. Но ты ясно показала мне, что его судьба тебя больше не волнует.

– О, волнует, конечно. Разве ты не говорил, что Дитера отправили в Штуттгоф? И что при поступлении туда каждый получает 25 ударов плетью?

– Я так говорил? Ну, это касается лишь самых подозрительных заключенных. Богдан их не получит… «И вечно пение лесов» – это рассказ о сельской жизни, Ханна. – Я отхлебнул побольше резкого джина, основательно прополоскал им рот. – О стремлении создать образцовую общину. Органическую общину, Ханна.

То была объединенная годовщина, мы отмечали 1) наш убедительный успех на выборах 14 сентября 1930 и 2) принятие исторических Нюрнбергских расовых законов 15 сентября 1935. То есть причин для празднования было 2.

После нескольких коктейлей, выпитых нами в театральном буфете, мы с Ханной (центр всеобщего внимания) направились к нашим местам в 1-м ряду. Свет в зале померк, занавес, покрякивая, поднялся – и перед нами предстала дородная доярка, горюющая посреди пустой продуктовой кладовки.

«И вечно пение лесов» рассказывало о жизни крестьянской семьи в суровую зиму, которая последовала за Версальским диктатом. «Мороз уничтожил клубни, Отто» – такова была 1-я реплика и «Ну что ты уткнулся в эту книжку своим чванливым носом?» – другая. Все остальное полностью миновало мое сознание. И не то чтобы голова у меня совсем опустела – напротив. Как ни странно, я провел все 2½ часа, кропотливо оценивая время, которое потребовалось бы газу (с учетом влажности и высоты потолка), чтобы разделаться с наполнявшей зал публикой; прикидывая, какую часть ее одежды можно будет в дальнейшем использовать; высчитывая, сколько денег удастся выручить за ее волосы и золотые пломбы…

После спектакля, уже во время приема, 2 таблетки «фанодорма», запитые несколькими рюмками коньяка, быстро привели меня в норму. Я оставил Ханну в обществе Норберты Уль, Ангелюса Томсена и Олбрихта и Сюзи Эркель, а сам обменялся несколькими словами с Алисой Зайссер. В конце недели бедняжка отбывает в Гамбург. 1-я ее задача – выправить пенсию. По какой-то причине Алиса была белой от страха.

– Двигаться будем с запада на восток. Получишь под начало 800 человек.

Шмуль пожал плечами и вытащил из кармана брюк – вы не поверите – пригоршню маслин.

– Может быть, 900. А скажи мне, зондеркоманденфюрер. Ты женат?

Он ответил, глядя в землю:

– Да, господин.

– Как ее зовут?

– Суламифь, господин.

– И где она сейчас, твоя Суламифь, зондеркоманденфюрер?

Нельзя со всей честностью утверждать, что воронью мертвецкой недоступны никакие человеческие чувства. Довольно часто, выполняя свою работу, они сталкиваются с кем-то, кого хорошо знают. Зондеры видят, как их соседи, друзья, родственники входят в камеру, или «выходят» из нее, или и то и другое. Заместителю Шмуля случилось как-то умерять в душевой страхи своего 1-яйцевого близнеца. А не так давно среди зондеров был некий Тадеуш, хороший работник, который, взглянув в мертвецкой на конец своего ремня (они, видите ли, отволакивают объекты с помощью ремней), увидел собственную жену и упал в обморок. Впрочем, ему выдали немного шнапса и палку салями, и через 10 минут он вернулся к работе и бодро оттаскивал других.

– Ну так где же она?

– Не знаю, господин.